ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО — ИСХОД

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД

(Продолжение. Начало в номерах за 5, 12, 19, 26 февраля, 4, 11, 18 марта и 1 апреля).

Теперь к нему никто не войдет. Да он ни в ком и не нуждается сегодня: сегодня ему не совсем хорошо, и не надо чтобы кто-то видел его слабым, болящим, не надо, чтобы кто-то думал, что он такой же, как все: подвержен тем же болезням и даже… смерти.

Зря он, наверное, ходил в баню. И зря выпил столько вина. Голове лучше не стало, похужело даже… И сердце не освободилось от тревоги.

Может, выйти в сад?

Прогуляться?

Но эти… деревья, эта незримо таящаяся за ними опасность, эта предельная натянутость нервов, когда идешь и не знаешь, откуда ударит выстрел — спереди? Сзади?.. Идешь и каждый шаг — ожидание: сейчас, сейчас, сейчас! Каждый шаг — подвиг: не дрогнуть, не показать, что тебе страшно, что ты такой же, как все, с таким же, как у всех, боящимся умереть сердцем. Нет, ему сегодня этого напряжения не выдержать. Да и поздно уже — двенадцать ночи. Какие в такую пору прогулки?

Двенадцать. Час покойников. Час бесов. Час иного, незримого, но сущего мира. Можно в это не верить, можно отрицать, но оно есть — потустороннее, и Надя присутствием своим только что доказала это. Надя и эти вон, что объявились вдруг у его стола, пока он ходил закрывать дверь.

Все здесь.

Бывшие его соратники, ныне, благодаря ему, покойнички.

И он с ними, тот, чей портрет висит у него во всех его кабинетах и чьим учеником он провозгласил себя сразу же, как тот умер в своих ставших музеем Горках, и чье учение он так горячо отстаивал, защищал, подчищая и редактируя его, исподволь подменяя своим, хотя никто и не догадывался об этом.

Однако вовремя он помер. И хорошо, что болел: не пришлось убирать его открыто, а пришлось бы — мешать начал… Умирать тоже нужно вовремя: в зените славы, чтобы навсегда остаться славимым.

Старик помер в зените. И потому — славим.

А кто сохранил и приумножил славу его? Он, Сталин. Кто положил его в Мавзолей для всеобщего поклонения, кто воздвиг в городах страны его памятники, открыл музеи, мемориальные доски? Он, Сталин. Он сделал его имя своим знаменем, символом всех своих побед и свершений. И за все совершенное им, это его пакостное, маразматическое письмо съезду, в котором он не только какому-то Троцкому, Рыкову, Бухарину, но и даже ему, Сталину, дает характеристику!

Какая наглость! Какая историческая нелепость! Ему ли, полысевшему над выдумыванием теоретических построений социализма, осилившему, да и то не без спотычек, только первых несколько шагов дороги практического революционного преобразования России, ему ли оценивать Сталина, которому выпала на долю историческая миссия пройти эту неведомую еще дорогу до конца? Строить первое в мире пролетарское государство да еще в окружении звериной хищности капитализма, это тебе не письмишки о грубости Сталина пописывать, не продразверсткой и военным коммунизмом заниматься и не нэпманов разводить.

Новая экономическая политика! Кому очки втираешь, милый? Говорил бы уж прямо: ошиблись мы, ребятки, не туда пошли, давайте-ка поворачивать назад… Интеллигенты, барчуки несчастные, делишкам пакостным слова красивые ищут: не назад к капитализму, а вперед к новой экономической политике… Не успели в лес вшагнуть и уже в трех соснах заблудились, а Сталин этот лес сквозь прошел.

Был груб?

Был!

Был нелоялен?

Был!

Все было, потому что шла грандиознейшая стройка, не до нежности было… Сталин — груб. Скажи спасибо, что этот грубый Сталин не зачеркнул тебя по смерти твоей, не выкинул за борт корабля Революции, позволил и дальше, символически пусть, но оставаться у руля на капитанском мостике.

Кто подарил тебе Мавзолей? Кто присвоил твое имя лучшему городу России? Кто организовал воспевание и восславление тебя?.. А ты после стольких десятилетий отсутствия явился среди ночи, уселся, не испрося разрешения, за стол обессмертившего тебя Сталина, листаешь его «краткую биографию» и хохочешь, потешаешься над ней.

И это — интеллигент?

Это — человек высокой культуры?

Дворянин?

Нет, сколько волка ни корми… Дворянин, он и есть дворянин: хоть и пришел в революцию, на рабочего человека свысока смотрит, дальше передней пройти не моги — осмеян будешь за неуклюжесть свою.

Ишь ты, заразительно хохочет как, ну, прямо как живой… И эти слизняки с ним — Каменев с Зиновьевым. И болтун Троцкий. И… да, это он, всеобщий любимчик — Бухарин. Тоже хохочет, да так, что того и гляди соплишки усов отвалятся.

Боже, как он, Сталин, ненавидел его при жизни и как завидовал ему… Небо несправедливо, одного оно наделяет через край, а другому и части не дает нужных добродетелей.

Умен. Остроумен. Образован.

Он всегда был как упрек ему, как вечное напоминание, что он, Сталин, всего лишь семинарист-недоучка.

Расстрелян, а — жив, к Ленину жмется. Как же, любимец его… Тот даже передал ему его, Сталина, «краткую биографию», попросил, приятно картавя:

-Почитайте, Николай Иванович, послушаем, что люди сами о себе… пишут.

Это его особенность: ко всем, даже к очень близким, обращаться на «вы». Как же! Дворянин, аристократ… Подпер ладонью щеку, слушает. Едва Бухарин прочитал: «Сталин был главной опорой Ленина… Где создавалась смертельная опасность для Красной Армии, туда посылали Сталина», — сейчас же отреагировал:

-Любопытно, очень даже любопытно… Прочитайте-ка еще что-нибудь, Николай Иваныч.

И тот с готовностью откликнулся на просьбу, как же — Ленин просит, нельзя не уважить… И нашел же что выбрать, подлец: «Там, где смятение и паника могли в любую минуту превратиться в беспомощность, катастрофу, там появляется товарищ Сталин… Сталин беспощадно ломал саботаж, железной рукой подавлял заговоры изменников, предателей, шпионов в тылу и на фронте… Он разгадывал и разбивал вдребезги самые искусные и коварные стратегические планы врага».

Ленин смотрел на Бухарина с детской ошарашенностью и недоверием:

-Что, и это есть в этой книге?

-Владимир Ильич, — с удивлением отозвался Бухарин, — неужели бы я позволил так вольно, грязно и недостойно шутить по адресу своего товарища по партии?.. Все это не только издано с ведома товарища Сталина, но лично им отредактировано, а многое из того, что я собираюсь зачитать вам, даже собственной его рукой вписано в рукопись.

-Поразительно… Значит, не Блюхер, не Тухачевский, не Фрунзе, не Троцкий, наконец, командовавший и армией, и флотом, а никому неведомый в то время Сталин — единственный организатор наших побед в гражданской войне?

Бухарин подтвердил:

-Именно так, Владимир Ильич, прямо так и написано. Цитирую: «Стратегический гений Сталина обеспечил победу Революции». Больше того, оказывается, в самом начале деятельности Сталина царизм почувствовал, что в его лице он имеет дело с крупнейшим революционным деятелем… Читать это, Владимир Ильич, неприятно: все написанное здесь находится за пределами не только разума, но и самого элементарного здравого смысла, но я с вашего разрешения, позволю себе прочесть еще одну страничку сего опуса.

-Довольно, увольте. Переварить это в таких дозах немыслимо.
-Потерпите, Владимир Ильич, еще минутку для полного видения автопортрета «стратега», «отца народов», «величайшего продолжателя» вашего, Владимир Ильич, дела.

Вокруг стола — хохот, легкие аристократические аплодисменты и приятная картавинка Ленина:

-Так и быть — сдаюсь, подчиняюсь, как всегда, большинству. Читайте.

И Бухарин с его разрешения бесстыдно продолжил издевательское чтение: «Непосредственным вдохновителем и организатором важнейших побед Красной Армии был Сталин»… Полководец Революции, он гениально «разрешил задачу разгрома Деникина». «Сталинские указания лежали в основе оперативного плана Фрунзе, по которому Врангель был разгромлен».

В напряженно слушающей тишине кто-то с уничижительной зловещностью обронил:

-Вот он какой, Иосиф Джугашвили, истый демон: перепархивает с фронта на фронт и, как Илья Муромец, всех побеждает… Хорошо врать, когда всех расстрелял и никто не может ухватить тебя за двужальный змеиный язык.

Кто это еще там высунулся? Троцкий, кажется. Так и есть, он, Лев Давыдыч, и тут не утерпел, чтобы не куснуть… Какого дурака он, Сталин, свалял: дал возможность этой сволочи улизнуть за границу. Нужно было упрятать на время где-нибудь внутри страны, а позже, когда это стало возможным делать открыто, шлепнуть. Упустил. Дал промашку. Ну что ж, гляди теперь, как он сидит и скалит сохранившиеся, оставшиеся невыбитыми зубы:

-Выдайте-ка еще что-нибудь, Николай Иваныч, позабавимся, никогда подобного юмора слышать не приходилось.

И Бухарин читает, скотина: «Несравненный мастер марксистского диалектического метода…человек с кристальной основательностью ума… Его работы — вершина марксистско-ленинской философской мысли…»

Ржут, жеребцы. А кто-то издевательски, как пономарь, тянет гнусаво:

-Зря смеетесь, православные. Над нищими духом можно ли так-то?.. Ежели сам себя не похвалишь, кто же о тебе, убогом, слово доброе скажет.

И новый взрыв смеха.

Надо взять на заметку гнусавца да поручить Лаврентию посчитать, все ли у него ребра на месте… А может и остальных всех передать ему? Не восемнадцатый год, когда он был у них на побегушках, когда они определяли главную линию, сегодня он, Сталин, заглавный винт в партии: как повернет, так и будет.

А Бухарин — ишь! — руку поднял, тишины требует, чтобы «последнее сообщение» сделать из биографии «величайшего из величайших». Так прямо и сказал, сволочь:

-Величайшего из величайших всех времен и всех народов.

И прочитал высоко и торжественно: «Мастерски выполняя задачи вождя партии, Сталин не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования…»

И здоровый мужичий гогот потряс стены высокого кабинета. Ржут, отваливаясь на спинки стульев, трясутся в хохоте животы, щеки, подбородки.

Почему они еще здесь? Почему бездействует стража? Кто позволил им смеяться в его присутствии? Или он уже больше не Сталин? Не хозяин страны?

Гляди-ка, сошлись. Они опять едины. А он — один.

Он, как всегда, при них отъединен, отодвинут на второй план, он снова человек второго сорта, черная, партийная кость. Они даже ни разу не глянули в его сторону, как будто и нет его, как будто не он это стоит посреди комнаты с трубкой в зубах… Он для них по-прежнему — ничто, секретарь, письмоводитель, технический проводник их ума, воли, знаний. Они забыли, что за окошками не апрель двадцать второго, а март пятьдесят третьего. Сегодня не они — он хозяин положения. В его руках армия, госбезопасность, милиция, суд, прокуратура.

Все, довольно, пора напомнить им, кто сегодня есть кто. Не вчера — сегодня… В общественной конюшне у каждого должно быть свое место. Поржали, лошадки, порезвились на вольных травах, пожалуйте на привязь, в загон, соломки ржаной пожуйте.

Осторожно, бочком, чтобы не догадались, куда и зачем идет он и не перегородили дорогу, он прошел к телефону, соединился напрямую с Берией. Услышал там, на другом конце провода, в другом кабинете, вкрадчиво, словно понимая о чем пойдет речь, отозвались:

-Слушаю.

И он так же вкрадчиво, уверенный, что тот, в другом кабинете, понимает о чем идет речь, сказал:

-Их надо взять, Лаврентий.
-Кого?
-Их… Всех… До единого.
-Сейчас распоряжусь…Они будут взяты, Иосиф Виссарионович. Прослежу лично.

Там, у себя в кабинете, незримый, но чувствуемый по дыханию, по напряжению Берия ждал, что он скажет еще, о чем еще распорядится, но все было сказано, говорить больше было нечего, и здесь, у себя в кабинете, Сталин положил трубку.

9

Ну вот и все: распоряжение отдано, остается только ждать. Он успокоился, и на его лице появилась даже улыбка: сдвинули головы, о чем-то шепчутся, думают, что они еще что-то значат, а их уже, можно сказать, нет… Сейчас придет Лаврентий с людьми и переправит их в свои подвалы, и там они признаются во всем, что предпишет им он, Сталин.

(Продолжение следует).