ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО — ЛЕГЕНДА О РОЗОВОЙ ЧАЙКЕ

Жене и другу — Антонине Петровне Бондаренко. Спасибо тебе, Тося, что ты была, есть и теперь уже всегда будешь рядом со мной.

ЗАПЕВ

Это случилось на Севере, случилось давно. У моря, где громоздятся сейчас обжитые птицами скалы, стоял тогда рыбачий поселок, а среди гор со стадами коров и овец кочевали пастухи. Богат был в те дни северный край: косяками ходила в море рыба, плодам и ягодам не было в горах перевода, и жить бы людям да радоваться. Но не было мира среди людей Севера, и потому не было радос- ти. Каждое племя жило на особицу, занималось своим трудом и только свой труд считало достойным уважения.

Говорили о рыбаках пастухи:

— Если бы они выращивали рыбу сами, а то они ловят ее уже выросшей. Это легкий труд, он не несет чести.

И, гордые собой, не дружили пастухи с рыбаками, звали их янсурами — готовое берущими.

А рыбаки говорили о пастухах:

— Велика ли тяжесть: идти за стадом и глядеть, как оно ест траву!.. А мы то и дело рискуем жизнью, противостоим морю. Мы каждый день смотрим смерти в глаза.

И, гордые собой, не дружили рыбаки с пастухами, звали их чавушами — пусто ходящими… Не было дружбы между людьми Севера, не было согласия между ними, а потому и не было в их жизни полной радости. О том и песня сложилась, о том и легенда выткалась. Кому желается, тому и прочтется.

1

Утро было солнечным. В пещере горы Абба плакала скрипка: она всегда плачет, когда бывает солнце. Горы стояли молча и глядели на море. Оно лежала внизу и сверху видно было, как из глубины его вспухают валы, идут и ударяются о берег. Идут и ударяются, и, откатываясь, устало ворчат, что он стоит у них на пути, не дает идти дальше.

Накатывается и бьется о берег море. Плачет в пещере горы Абба скрипка. Переговариваются в рыбачьем поселке женщины. Вчера возвратились с моря рыбаки, и почти всю ночь у дядюшки Миклоса было шумно, звенела посуда, гремели опрокидываемые стулья, плелись пьяные песни… Море было неспокойным, улов был неважным, выручка была бедная да и та вся пошла на выплату старых долгов и на выпивку у дядюшки Миклоса, о чем и переговаривались в поселке женщины. Тетушка Граббе жаловалась вдове Мирчи:

— Что-то море перестает любить наших мужиков. Плавают, плавают, маются, маются, а из долгов и бедноты никак выбраться не можем.
— И то, в прошлые годы куда легче жить было, — соглашается с ней вдова Мирчи. — А я к вам, Граб- бе, с нуждой: ниточек черных не одолжите ли?

Увидела дочку рыбака Доре Альву, покачала головой:
— Опять пошла к источнику слушать горбуна. Бедный Доре, падет позор на его голову.

Альва шла, ослепленная солнцем, вся в солнце, шла на голос плачущей в горах скрипки. В правой руке она держала кувшин, босые ноги ее ступали на что придется, и Альва не чувствовала боли, когда попадались под ступни острые камешки. Она шла, ничего не видя и ничего не слыша, кроме рыдающей в горах скрипки, и готова была идти и идти, ото всего отрешась и все забыв. И так бывает каж-дое утро, и давно уже: едва начинает играть в горах скрипка, Альва подходит к лавке, берет кувшин и идет к источнику, откуда особенно хорошо слышна игра ее. В эти минуты она забывает обо всем, все перестает быть, есть только она, скрипка и солнце — скрипка играет только в солнечные дни.

Но песня умолкает, и сон проходит. Альва видит себя обрызганную, с переполненным кувшином у источника. Искусывая губы, спешит домой, стыдясь посмотреть людям в глаза. В эти минуты она ненавидит себя, что оказалась у источника, ненавидит людей, которые все видят, обо всем догадываются, но больше всего ненавидит живущего в горах горбуна и его страшную скрипку.

Скрипка горбуна… Каж- дое утро, просыпаясь, Альва ждет ее первых аккордов, боится услышать их и в то же время страстно желает, чтобы они были, были для нее и для всех. Альва родилась и выросла в поселке, но чем дальше живет она, тем все больше кажется ей, что вся ее сегодняшняя жизнь, — все это временное, случайное, что скоро и даже очень скоро начнется что-то иное, еще небывшее. Это предвещала, об этом пела по утрам скрипка. С чувством: может быть, это начнется сегодня, Альва просыпалась каждое утро. С этим чувством она проснулась и в этот раз.

Мать сидела у стола и чистила рыбу. Отец еще не вставал. Его черная, уже посеченная сединой голова тяжело приминала подушку. Солнце поднялось из-за гор, заглядывало в окошко, предвещая ясный погожий день… И в это время за оврагом, в пещере горы Абба, вздохнула скрипка, и вздох ее вошел к Альве, остановился у кровати ее, окликнул:

— Аль-ва-а!..

Вивиана, мать Альвы, перестала чистить рыбу, послушала, качнула головой:

— Зачем живет, господи? Помер бы, что ли, — и опять занялась своим делом.

Как слепая, прошла Альва к порогу. Там, за оврагом в горах, пела скрипка, пела уже во весь голос, пела о любви и обещала любовь, всей силой вложенной в нее страсти она рассказывала земле, небу и солнцу:

— Есть сердце, оно полно песен, но есть среди них песня, которая называется «Альва». Только этой песней живет сердце, только эту песню и поет людям. — рассказывала скрипка и просила, звала.
— Выйди, Альва.

И Альва взяла кувшин.

— Ты куда, Альва?
— Я схожу за водой, мама.
— Вода у нас есть.
— Я принесу свежей.
— Ты бы лучше помогла мне чистить рыбу.
— Это недолго. Я скоро приду и помогу тебе, — сказала Альва и вышла на улицу.

За оврагом, за кизиловыми зарослями темно и каменно стояли горы. Там, среди них, в пещере горы Абба, плакала скрипка и звала:

— Альва… Альва…

Тропинкой спустилась Альва в овраг, к источнику, подставила под струю кувшин. Белая родниковая струя, ударив в край кувшина, осыпала брызгами сильные руки Альвы. Но Альва не замечала брызг. Босая, стояла она на отглаженных, омытых водой камнях и, закрыв глаза, слушала. Ей виделась пещера. У входа ее на камне со скрипкой у подбородка — горбун, черный, с длинным лицом и острым подбородком. Он смотрит прямо перед собой и водит смычком по струнам, и струны плачут, а исторг- нутые из скрипки рыдания мечутся среди серых холодных камней пещеры и зовут, зовут:
— Альва… Альва…

Альва подняла голову. Над пещерой, среди камней разглядела горного козла. Он и сегодня был там. Он стоял над самой пещерой и слушал. От горы Абба вправо и влево шли другие горы и далеко, вдавливаясь в небо, терялись в синеве. Горбуна со скрипкой не было видно и потому казалось, что плачут горы, рыдают, поднимая к небу вместо рук каменные громады. И чудилось: молят они о чем-то небо, жалуются на что-то морю, просят кого-то прийти и помочь им ожить, перестать быть каменными, чтобы они смогли сказать то, что таят в себе уже не один день и не один год и, чудится, зовут ее:

— Альва? Альва?.. Ты слышишь меня? Что ты здесь делаешь?
— Альва очнулась. На- верху, у края обрыва, стоял Риего, молодой рыбак, и улыбался.

Альва опустила голову:

— Это ты, Риего. А я… воды набираю, — и подняла на него растерянные глаза.

Риего кивком головы отбросил со лба волосы. В серых глазах его искорки смеха.

— То-то, я смотрю, у тебя вода в кувшине не умещается, а ты все стоишь и стоишь.

Белая парусиновая рубаха Риего выпущена из-под штанов, рукава засучены. Он весь такой сильный, здоровый и давно уже ходит с рыбаками в море. Был он с ними в море и в этот раз… Альва опускает глаза и хрипло выговаривает:

— Ты вернулся, Риего, — и с силой выхватывает из-под родниковой струи кувшин.
— Подожди, Альва. — Риего спрыгнул с кручи. — Я помогу тебе. — И берет у нее из рук кувшин, заглядывает в глаза.

Альва чувствует у своей щеки его дыхание и запах моря — от Риего всегда пахнет морем — и слышит голос:

— Ты думала эти дни обо мне, Альва? Ты думала обо мне, пока я был в море?

Чудной этот Риего! О ком же Альве еще думать? Разве есть в поселке еще кто среди молодых рыбаков красивее Риего? И отец всегда говорит, что Риего хороший парень… Альва думала о нем все эти дни и сейчас скажет ему об этом, вот только перестанет рыдать за оврагом в горах скрипка.

— Ты молчишь. Я знаю, зачем ты здесь. Об этом уже все говорят в поселке. Что ж, он неплохой парень, этот горбун, и наши девушки, гляди, завидуют тебе.

Альва смотрит в серые глаза Риего и видит в них свое отражение. Альва всегда видит себя в глазах Риего, всегда, когда они бывают рядом.

— Риего.
— Что — Риего? Каждое утро ты стоишь здесь и слушаешь его скрипку. Может, ты даже… любишь его?

Губы Риего искрив- лены. Вода из наклоненного кувшина выплескивается и брызжет на босые ноги Альвы. Альва не чувствует брызг. Ей хочется плакать… Альва любит горбуна! Как не стыдно Риего говорить это?

Альва готова разрыдаться. Пальцы ее сжаты в кулаки. Какое дело людям, зачем она ходит к источнику? Какое им дело, кого она любит или хочет любить?

— Что вы меня все корите этим горбуном? Что вам всем от меня надо? Я не виновата, что, когда я прихожу к источнику, он играет. Я ненавижу его, ненавижу и не хочу его видеть.

Альва стоит вся белая, по щекам ее текут слезы, а с гор к оврагу катятся рыдания скрипки, они подкатываются к самым ногам Альвы, они касаются ее ног, заглядывают снизу в глаза, они плачут у самого сердца: что ты сказала, Альва! Подумай: что ты сказала!

Риего отхлебнул из кувшина чистой холодной родниковой воды. Его левая бровь сломалась в улыбке:

— Я пошутил, Альва. Люди говорят, ну я и решил пошутить, а ты уж и обиделась.
— Риего.
— А я тебе косынку купил. — Риего достал из кармана голубую с крупными розовыми цветами косынку. — Тебе нравится? Одна такая была… Ты придешь сегодня на гулянье, Альва?

Там, за оврагом, в горах, смолкла скрипка, и яркая солнечная тишина повисла над оврагом, и страшно произнести в этой тишине слово, хотелось, чтобы скрипка играла, чтобы никто не слышал, что Альва скажет. Но скрипка молчала, и молчали горы. Ветки ближайших к оврагу кустов кизила вытянулись, слушали: сейчас заговорит Альва. Что она скажет?
И сказала Альва, глухо, почти не слышно:
— Ну, конечно, приду.

Ветки кизила распрямились, всплеснули листьями, и зеленая волна шороха покатилась к горам, прошуршала у темного зева пещеры — «Она придет», — и стала возвращаться к оврагу, и следом за ней приполз и обрушился в овраг крик — о-ох! Это опять зарыдала в горах смолкшая было на мгновение скрипка.

Далеко внизу тяжелое лежало море. Из глуби его, из темной шевелящейся бездны вспухали валы, шли и ударялись о берег. Над ними встревоженные кружились чайки — белые на голубом небе. Поднявшееся из-за гор Солнце смотрело на Альву, говорило ей:

— Зачем тебе идти на гулянье, Альва? Ты лучше еще раз приди к источнику и послушай скрипку.

Но рядом с Альвой стоял Риего, и Альва не слышала Солнца.

(Продолжение следует).