ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО — ЛЕГЕНДА О РОЗОВОЙ ЧАЙКЕ

(Продолжение. Начало в номерах за 17 и 24 февраля).

— Довольно! Хватит! Я не хочу больше ничего слышать.

Кто-то рядом отчетливо произнес:
— Загулял Доре.

И кто-то добавил:
— Не трог.

И все стало обычным, привычным: топот, крики, смех. Доре сжимает ладонями голову, ерошит волосы. На столе перед ним уже стоит новая бутылка. Кто и когда поставил ее, Доре не видел. Доре налил стакан, протянул горбуну.
— Пей, Григо.

Горбун выпил, сунул в карман несколько ломтей хлеба, пошел к порогу. Он ушел, а рыбаки еще долго пили и пели песни. Доре тоже пил, пел, курил трубку. А что? Какое ему дело , что где-то в горах есть человек, а в каком-то поселке девушка? У Доре есть Вивиана и Альва. Вивиана хорошая. И Альва хорошая. Она, наверное, уже спит. Сейчас и Доре пойдет домой и не будет ни о чем думать.
— Да бери же сдачу, чудак.

Сдачу? Какая там еще сдача? Доре идет домой, дайте дорогу Доре.

Шатаясь между столиками, Доре вышел наружу, нахлобучил шляпу, пошел. Над головой у него пьяно мигали звезды. Звезды мигали и за причалом внизу. Над головой — небо, а там, внизу, — море. Это Доре знает хорошо.

От сосны, что растет рядом с домом дядюшки Миклоса, отделился кто-то со скрипкой под мышкой; пошел рядом. Доре знает — это горбун. От сосны отделилась собачонка и тоже пошла за Доре. Они везде ходят вместе: горбун, скрипка и собачонка. Они живут в одной пещере — это Доре тоже знает хорошо.

Через ручей, что течет по дну оврага, положен дощатый мосток. За ним сразу начинаются две тропы: одна круто забирает влево и ведет в поселок, другая, петляя меж камней, уползает в горы, что каменно темнеют еще за одним оврагом. На мостике горбун остановился.
— Доре, отдайте мне Альву.

Альва — единственная дочь Доре. Альва сильная, красивая, разве Альве нужен в мужья горбун, да к тому же еще чавуш, сын пастуха? Альве и хороших парней девать некуда. Доре смеется — чудак этот Григо! — и качает головой.
Доре смотрит на пылающие зазубринки гор. Он знает: там, за горами, прячется луна. Скоро она поднимется и вокруг станет светлее… Горбун тоже смотрит в сторону гор, подергивает плечом, будто пробует подбросить свой горб чуть выше. Губы его искривлены, на лбу капельки пота.
— Отдайте мне Альву, Доре.

Альву — горбуну, сыну пастуха! И придет же такое в голову. Доре пробует дружески похлопать горбуна по спине, но его пальцы натыкаются на горб. Он горячий и твердый. Доре морщится и отдергивает руку.
— Иди проспись, Григо. Ты — пьян.
— Я почти не пил сегодня.

Горбун по-прежнему смотрит в сторону гор. Луна уже поднялась над ними, но все еще темно. Сверху от дома дядюшки Миклоса доносятся крики, ругань. Кто-то затеял драку.
— Отдайте мне Альву, Доре.

Доре трет правой рукой висок. Ему жалко обижать горбуна, он и так обижен: сын чавуша, да еще и горбат! — но и знает Доре — Альва не глупа, зачем ей горбун, и Доре говорит:
— Бери, если… пойдет.

Горбун оторвал взгляд от гор, смотрит на Доре. Губы его дрожат и длинно растягиваются в слова:
— Она пойдет.

Говорит он глухо, но — твердо, и Доре вдруг начинает чувствовать: Альва может пойти к горбуну, в нем есть что-то такое, что она может пойти, и Доре кричит почти в самое лицо его:
— Послушай ты… Если ты когда-нибудь прикоснется к Альве, я убью тебя. Слышишь — убью.
— Но вы же сказали…
— Я тебе покажу — сказали.

Доре шатко перешел мосток, свернул влево, пьяно побрел к поселку. Сзади залаяла было на него собачонка, но горбун хрипло сказал ей:
— Не надо, Гролли.

И все затихло…

Доре делает большую затяжку и долго не выпускает из себя дым. Он стоит на пороге своей лачуги и курит трубку. Ноет спина, в голове кружение и неспокойно на сердце.
— Вивиана, где Альва?
— Ты уже третий раз спрашиваешь. Я же сказала — пошла принести воды.

Ну да, Вивиана уже говорила это, но Альва все еще не пришла. Почему ее так долго нет? А что если она…
— Вивиана, а она не могла уйти в горы?

Вивиана не отвечает. Почему не отвечает она?.. Она хлопочет с завтраком и ей некогда? А может, она только делает вид, что ей некогда? Может, она уже что-то знает и боится сказать?
— Вивиана, Альва не могла уйти в горы?
— Да нет же, нет… Что ты ко мне пристал со своей Альвой? Не мешай мне.

Вивиана отвечает гру- бо. В другое время Доре обязательно обиделся бы и тоже бы сказал ей что-нибудь грубое, но Доре видит Альву. Она поднимается от источника и с ней еще кто-то. Кто это может быть?.. Доре приглядывается и узнает Риего. Доре улыбается и делает сразу несколько затяжек.
— Вивиана, ты скоро управишься с завтраком?

Доре не слышит, что отвечает Вивиана. Он смотрит на Риего и Альву, какие они красивые и сильные. У своего дома Риего остановился и передал Альве кувшин. Он что-то говорит Альве, Альва что-то говорит ему, и они оба смеются.
Они простились, и Альва идет домой, и Доре видит, как она твердо ставит ступни босых ног. Доре улыбается — его походка. В руках у Альвы кувшин, за спиной — солнце, а на плечах — голубая косынка с крупными розовыми цветами. Доре знает, кто подарил Альве эту косынку, потому что Доре видел, кто покупал ее.

Доре выколачивает о дверной косяк трубку, прячет в карман.
— Ты где была, Альва?
— Я встретила у источника Риего.
— Риего хороший парень. Полей мне на руки.

Доре умывается, он умывается не спеша. Ладони у него большие, шершавые. Левого мизинца половины нет: был нарыв, синий гнойный нарыв, и Доре отрубил его. Левого мизинца половины нет, и вода стекает с него неровной струйкой. У босых ног Альвы прыгают капли. Одна из них падает на ноготь большого пальца и дрожит, дрожит, мутная на розоватом ногте. Доре некоторое время смотрит на нее и тихо говорит:
— Ты, Альва, не ходи в горы.

На розоватый ноготь большого пальца падает еще одна капля, такая же мутная, такая же дрожкая.

3

Альва сидит за столом с ложкой в руке и ломтем лепешки. Справа от нее — мать. Она не старая еще, но половины зубов у нее уже нет. Ест она медленно, долго и тщательно пережевывает.

На середине стола — круглая глиняная миска, в миске — уха, от нее идет пар.

За миской, по ту сторону стола, сидит отец. Лицо у него хмурое и немного задумчивое.

О чем он может думать?

Справа осуждающий приходит голос матери:
— У тебя опять течет из ложки, Альва.
— Хорошо, мама.

Альва смотрит на миску. Из миски поднимается пар и силится занавесить лицо отца. Оно по-прежнему задумчивое и хмурое. О чем он все-таки может думать?.. Как заметно постарел он. У него уже седеют волосы.

Плохо, что у Альвы нет брата. Будь у нее брат, он ходил бы с отцом в море, и отцу было бы легче.

Риего уже помогает своему отцу.

Риего зарабатывает деньги.

Хороший парень Риего. И отец говорит это: «Риего, Альва, хороший парень и хороший рыбак».

А зачем он сегодня сказал, чтобы она не ходила в горы?.. Ах да! В горах живет горбун. Отец боится, как бы Альва не полюбила его и не ушла к нему. Смешно, нашел о чем тревожиться. Разве Альва может полюбить горбуна?.. Да и зачем он ей? Она любит слушать его игру, но ведь и другие любят слушать ее… Правда, ей бывает немного грустно, если она долго не видит его, но это потому, что ей его жалко: он целый день один, вокруг него только горы. И днем — горы, и ночью — горы.

А почему он сегодня так печально играл? Его скрипка все утро плакала, она плакала, как человек, а это страшно, когда плачут мужчины… Может быть, с ним что-нибудь случилось? А что? В горах всякое может случиться, а он — один, ему даже некому подать воды, если он вдруг… заболеет. Ах, как душно в комнате.

Альва положила на стол ложку, встала. Под ногой ее длинно заскрипела расшатанная половица. Мать подняла голову:
— Ты что, Альва?
— Я не хочу больше есть, мама.
— Но ты же еще не ела.
— Я поем потом, когда захочу.

Отец промолчал, он только с силой схлебнул с деревянной ложки варево и, поперхнувшись, закашлялся.

Альва прошла к окошку, распахнула его, стала смотреть на улицу. На пеньке у своего жилища сидела вдова Мирчи и что-то шила. Альва вспомнила, что вдова сказала сегодня о ней тетушке Граббе, и отвернулась от нее.

И Мирчи, и тетушка Граббе думают, что она, Альва, любит горбуна. Так думает и Риего… Ах, Риего, Риего, ты ничего не понимаешь. Альва не любит горбуна, не любит, но ей бывает иногда его жалко. И он не такой, как все. Однажды они встретились за оврагом у граба. Горбун подошел к ней и протянул три цветка, три алых рододендрона.
— Возьми, Альва. Я ходил за ними высоко в горы. Там еще лежат снега.

Если бы рядом кто-нибудь был, Альва отвернулась бы от горбуна, потому что над ней стали бы смеяться: Альве дарит цветы чавуш, горбун Григо, — но рядом никого не было, и Альва взяла рододендроны, принесла домой и поставила в воду. Они жили у нее целую неделю, и целую неделю ей было весело и хорошо.

Но разве, когда берешь цветы, значит, любишь?.. Нет, Альва не любит горбуна, но, если она долго не видит его, ей бывает немного грустно, и тогда она думает о нем.

Думает она о нем и сейчас. Почему он сегодня так печально играл? И все куда-то звал ее своей скрипкой. Кажется, он звал ее к морю, звал все утро, звал даже тогда, когда возле нее стоял Риего… Он, наверное, хочет что-то сказать ей?
— Альва, почему ты молчишь? Я спрашиваю: ты будешь есть рыбу?

Это голос матери. Он приходит откуда-то из-за спины, скриплый и ненужный.
— Ты рыбу есть будешь?
— Я не хочу, мама. Я же сказала.
— Но ты не ела рыбу. Я нажарила целую сковороду.
— Оставь ее, Вивиана.

Это сказал отец. Он сказал негромко, но слышно стало и у стола, и у окошка. Альва припала к подоконнику грудью, оперлась о него локтями, положила на ладони подбородок.

На подбородке у Альвы — ямочка. В жаркие дни в ней проступает капелька пота, и тогда в ямочке лучится солнце… Как-то они были с Риего у моря. Было жарко. Альва купалась, а Риего сидел у берега на песке. Когда Альва выходила из воды, он с изумлением сказал ей:
— У тебя, Альва, на подбородке — звезда.
— Я знаю, — сказала Альва и обрызгала Риего водой.

Над Риего вспыхнула радуга.
— Над тобой радуга, Риего! — вскрикнула Альва и обрызгала его еще раз.

Ах, как давно это бы- ло!.. Но почему же давно? Это же было за день до того, как Риего ушел в море, а кажется давно-давно. И еще кажется, что это было совсем не с ней и совсем ни к чему.

Сзади что-то подошло и припало к плечам, нежно, неотвратимо. Сзади что-то подошло и тепло тронуло волосы:
— Аль-ва-а…

Альва закрыла глаза, прислушалась, но все было тихо.
— Мама, ты ничего не слышала?
— Нет, Альва, а — что?
— Вроде всхлипнул кто-то.
— Верно, ребенок Уилко.
— Может быть, — говорит Альва, хотя знает, что всхлипнул не ребенок, всхлипнула скрипка.

Но почему мать не слышала ее? А что если… Что если горбун научился играть так, что его может слышать только она, Альва? Ведь он сказал ей как-то:
— Я играю только для тебя, Альва, и хочу, чтобы слышала меня только ты. Я люблю тебя, Альва. — И тут же спросил:
— А ты меня любишь?
— Что ты, Григо, — испугалась Альва. — Ты же чавуш, сын пастуха. Что скажут обо мне люди, если я полюблю тебя?
— Настоящая любовь не боится того, что скажут о ней люди. Она выше молвы, она — солнце, которое горит даже тогда, когда его закрывают тучи.

Так сказал когда-то горбун. Он скуп на слова, но в этот раз говорил, говорил… Странно, почему она сегодня думает о нем все утро? И играл он сегодня как-то странно, не так, как всегда.

(Продолжение следует).

Написать комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *