ЛЕГЕНДА О РОЗОВОЙ ЧАЙКЕ

(Продолжение. Начало в номерах за 17, 24 февраля, 3, 10, 17, 24, 31 марта и 7 апреля).

Он вошел в избу. Альва лежала на кровати, смотрела в потолок. На ее лицо из окошка падал свет, серый, землистый, и потому лицо ее было серым, землистым. Доре остановился у порога, позвал:
— Альва?

Альва не отозвалась, но лежащие за головой руки ее дрогнули. Грудь ее дышала спокойно, и Доре осторожно сказал:
— Горбун, Альва, в море ушел.

Альва медленно повернулась к Доре. Лицо ее ушло в тень и было теперь неразборчивым, темным. Она сказала всего одно слово, сказала его тягуче:«Да-а?» — но Доре стало страшно от этого слова: глаза у Альвы были холодные, неживые были у Альвы глаза, и чужим, холодным был голос.

Доре смял лицо ладонью и вышел наружу. Кровать под Альвой скрипнула, Альва опять повернулась на спину и стала смотреть в потолок. На лицо ее из окошка снова падал свет, но в ямочке на подбородке клубились сумерки.

11

В окошко с улицы вползает утро. Зачем идет оно?.. По углу белой печи скользят тени: это там, за окном, в небе движутся тучи. Вчера их не было, они наползли за ночь. В сенях за дверью тихие голоса. Голос матери:
— Нашли?

И голос отца:

— Найдешь, как же! Шторм начался. Уилко едва не унесло в море, чуть выплыл и… Не вставала еще?
— Нет.
— Спит?
— Нет.
— Пойду посижу возле нее.

Альва закрывает глаза, резко отворачивается от двери.

От стола приходит беспокойный голос матери:

— Я налью тебе ухи, Альва?
— Я не хочу есть, мама.
— Ну ты же не завтракала сегодня, а уже вечер.
— Ну хорошо, я поем, — говорит Альва и встает с кровати.

За окошком собираются сумерки. Значит, скоро будет ночь. Хорошо, когда ночь: ночью ничего не видно… Но и ночью, наверное, будет слышно, как воет у моря собачонка горбуна.

За окошком — ветер. В небе за черными тучами — бледное пятно луны.

— Мама?
— Что, Альва?
— Занавесь окошко. Светло очень.

По полу шлепают босые ноги. По окну скользят руки. Они держат платок. Сейчас они принесут настоящую ночь, и пусть она никогда не кончается.

С самого утра идет новый день, и с самого утра уже волнуется Альва:

— Светлеет небо, папа?
— Нет, Альва, тучи кругом.
— Опять тучи, — говорит Альва и отворачивается от отца: когда тучи и вокруг пасмурно, в горах… Ничего не бывает в горах в пасмурные дни, а вот когда солнце…

Но солнца нет уже который день.

Альва сидит за столом, ест. Она касается ложкой края миски, и миска звенит. Альва настораживается, слушает, слушает долго и вздыхает:

— Тихо как, — говорит она, говорит хрипло, пересохше и, положив ложку, встает из-за стола.
Темно, тихо, как обычно бывает по ночам, лишь где-то в подполе попис- кивает мышь. Альва поднялась с кровати, пошла к двери.
— Ты куда, Альва?
— Я пойду погуляю, мама.
— Но сейчас ночь, Альва, ночь.
— Ну и что? — сказала Альва и прикрыла за собой дверь.

Вивиана, немного погодя, тоже поднялась и вышла на улицу. Она прошла к оврагу и увидела Альву. Альва стояла у источника лицом к горам и слушала. Но в горах и везде было тихо.

Из окошка видно море. По нему бегут волны, подбегают к берегу, ударяются о него, взлетают к небу брызгами, перестают быть.
И хочется быть волной, бежать вместе с другими волнами, бежать далеко, через все море и где-нибудь удариться о скалу и испытать счастье, удариться так, чтобы были брызги, или подбежать к берегу и биться, биться, биться о него и, если удастся заплакать, заплакать.

На Альву от печи смотрит мать. У нее встревожены глаза и еле движутся губы:

— Что с тобой, Альва? Что с тобой?
— А — что?
— Ты какая-то…

Альва морщится и отворачивается к окну.

— Оставь меня, я смотрю на море.

За окошком все то же плещущееся волнами море и — горы. По ним ползут тучи, заглядывают в пещеру горы Абба, наплывают в ущелье. Они кого-то ищут в горах, а горы, каменные горы, стоят и гудят — «У-у-у!» — гудят во всю мощь, на всю землю, чтобы знала земля, что и горам, каменным горам бывает больно.

И хочется быть горой и гудеть во весь голос, гудеть во всю грудь, гудеть, не стыдясь никого.
На Альву из сеней смот- рят встревоженные глаза матери.

— Что с тобой, Альва? Что с тобой?
— А что? — спрашивает Альва и вдруг кричит. — Уйди, ах, уйди! Что ты отовсюду следишь за мной? Я хочу быть одна, я хочу тишины.
Вспомнилось море, вспомнились волны. Всплескиваясь, они бежали от берега, а море говорило им:
— Ти-ш-ше, Альва хочет тиш-шины. Пусть будет тихо возле Альвы.
И стало понятно, почему бьется о берег море, стало понятно, кого ищут в горах тучи и отчего так печально гудят горы: уже который день нет солнца, уже который день воет у моря собачонка горбуна.
И Альва кричит от окошка в сени:
— Что же ты стоишь? Я не хочу тебя видеть. Уйди.

И выкатились вдруг из глаз слезы и потекли по щекам, крупные, белые. И засмеялась Альва, закричала:
— Мама, где ты? Мама, я плачу, мне легко, мама.

И упала на подоконник.

После ночи пришло утро, и раздался крик Альвы:
— Он заиграл! Я слышу. Он жив, он играет.

И через минуту стон, протяжный, как будто вздохнуло и умерло сердце:
— Я ничего не слышу.

Из рук Вивианы падает глиняная миска и разбивается. Ночью Альва металась в постели, и Доре держал ее.

День шел до вечера, затученный, серый, а вечером вошел с улицы Доре и сказал:
— Заря, Альва, чистая. Солнышко будет завтра.
— Да? Солнышко будет? Ох! — Альва вся светится радостью. — Будет солнышко! — и неожиданно говорит — А мы сегодня почему-то не ужинали.

Вивиана успела уже убрать со стола после ужина, а Доре успел выкурить свою трубку, но Доре посмотрел на Вивиану и сказал:
— Вивиана, ты скоро будешь кормить нас ужином? Так есть хочется.
— Я сейчас. Я уже накрываю на стол, — ответила Вивиана и загремела ложками.

Доре сидит за столом. В миске посреди стола — каша. Доре ест и видит, с каким аппетитом ест Альва. Она даже торопится, словно боится не успеть, и Доре говорит громко:
— Ты сварила, Вивиана, хорошую кашу.

Альва смотрит на отца и улыбается, улыбается первый раз после той страшной ночи, и Доре радуется:
— Ну и каша! Вот это каша!.. Чем ты мазала ее, Вивиана?

Хорошо спать, когда легко бьется сердце. Хорошо спать, когда долго ждал и знаешь, что завтра, наконец, взойдет солнце.
Спит Альва, и сниться ей: будто пришла она по морю, пришла она за море к терему, где живет Солнце. Привел ее ветерок, привел и сказал:
— Входи, Альва. Солнышко ждет тебя, — а сам свернулся калачиком у крыльца и лежит себе на воде, а волны покачивают его:
— Спи… Спи…

Но не спит ветерок, Альву дожидается, а Альва сидит в тереме у Солнышка за столом у самовара. Чаем угощает ее Солнышко. Доброе оно, ласковое, как мама, и отходят от него во все стороны лучи. И голос у Солнышка добрый и мягкий, как у мамы, и в глазах доб-рота и мягкость.
— Устала ты, Альва?
— Устала немного, — говорит Альва и берет крендель. — Чуть-чуть.
— Я вижу, — говорит Солнышко и приподнимает на оконце занавеску, смотрит на море: не пора ли идти.

По морю барашки белые играют, за морем заря алая разгорается. Значит, скоро пора, близко уж… И говорит Солнышко Альве, подливая в ее чашку чая:
— Ты долго шла ко мне, Альва. Ты пришла, а мне пора уходить. Без меня не начнется день на земле, а земле нужен день, чтобы она не потерялась в ночи.
— Но ведь всю эту неделю тебя не было, были тучи, а утро приходило, и день начинался, — говорит Альва и просит. — Побудь со мной, Солнышко.
— Ты ошибаешься, Альва: и эту неделю день не начинался без меня.
— Но были же тучи. Я видела: тучи были, и были они во все небо, и были только они, тебя не было.
— Я было, есть и всегда буду, Альва. Тучи могут прикрыть, спрятать меня, но я свечу и за тучами, свечу сквозь тучи. Я всегда есть и мне нельзя опаздывать.
И смотрит на часы с кукушкой в теремке:
— Пора.
И поднимается, подходит к зеркалу, поправляет лучи свои.

И просит Альва Солнышко:

— Давай посидим с тобой еще хоть немножко: мне нужно столько спросить у тебя… Я потерялась, заблудилась среди людей.
— Это потому, что ты нарушила Закон Жизни: ты верила тучам, ты забыла о сердце, а сердце — это маленькое солнце, оно дает и свет и тепло, но ты шла против него, ты верила тучам, и потому ты одна.
Так сказало Солнышко и, простясь с Альвой, спустилось с крылечка, спустилось на море, пошло по морю, пошло за море светить людям, светить им, даже если будут тучи.
Далеко за морем посветлело, и Альва догадалась: солнышко пришло, солнышко взошло, — и облегченно вздохнула, открыла глаза. Смотрит: уже утро. На полу сидит котенок и умывается. На лапке у него солнышко, и он натирает им себе щеки.
— Солнышко, солнышко, — шепчет Альва и прислушивается. Прислушивается и слышит песню. Она спускается с гор, идет по поселку, входит в распахнутую дверь, подходит к кровати… Но к кровати приближается Вивиана, у нее дрожат губы:
— Ты разговариваешь, Альва.
— Ну и что?
— Ты разговариваешь сама с собой.
— Я разговариваю с солнцем. Не мешай мне.
Прислушивается, слушает напряженно, всем лицом сразу и смотрит на мать, смотрит колюче и зло:
— Ах, зачем ты подошла. Я ничего не слышу больше.
— Я могу уйти, Альва.
— Зачем теперь уходить, когда умерла песня. Я все равно ничего не услышу больше. Ты — туча, ты закрыла от меня солнце. Можешь стоять.

Альва села в кровати, и кровать тягуче пропела под ней:
— Альва-а…

Альва насторожилась, сдвинулась на пол, и половица дрогнула под ногой ее и пропела:
— Альва-а…

Альва сделала шаг, еще шаг, и ожила, зазвенела песня, чистая, льющаяся, как родниковая струя. И засветилась на лице Альвы улыбка, засветились ее глаза счастьем:
— Мама, ты слышишь — скрипка. Слышишь, как поет она?

Вивиана морщит губы, смотрит на Альву, слушает, но слышит только Альву. Ее голос звучит торжественно, ликующе, высоко:
— Ты слышишь, мама?

И Вивиана говорит:
— Слышу, Альва. Она играет.
— Значит, и ты слышишь. Значит, она есть, ее не было только пока были тучи… Ты слышишь, мама, как поет она?
— Поет, Альва, поет.
— А там, у источника, там сейчас особенно много солнца и оттуда слышно лучше. Я всегда хожу к источнику, когда играет скрипка… Ты слышишь, мама, слышишь? Она зовет меня.
— Зовет, Альва, зовет.
— Я пойду, мама.
— Иди, Альва, иди.

И пошла Альва. Она не видела, как спряталась под одеяло голова отца, не видела, как сжали пальцы матери на груди кофточку, Альва слышала песню и шла к ней. И пела под ее ногами земля, и голубее становилось небо, распрямлялись домишки, а из окошек высовывались рыбачки и смотрели, как идет Альва.

(Окончание следует).