ДОРОГИЕ МОИ СТАРИКИ

По телевизору шла передача о художнике Александре Шилове. Он вел ее сам, показывая работы из собрания, которое он завещал государству. Что-то он хвалил, что-то критиковал, но особо удачными считал портреты стариков и старух. Показывая их лица в морщинах, узловатые руки, раздавленные работой, художник обращал внимание на глаза стариков. Порой из них струился неземной свет, столько любви и добра они излучали.

Вот портрет монахини, ей 90 лет, в войну была сестрой милосердия. Лицо ее божественно прекрасно и светло, несмотря на возраст. А вот старик без обеих ног, фронтовик, ни разу в жизни не попросивший для себя никаких привилегий. 40 лет на руках, подтягиваясь на перилах, он поднимал себя на пятый этаж, пока власти догадались поменять ему пятый на первый…

Черты одичания общества прежде всего видны на отношении к старикам — пенсионный возраст отодвинули, бытовое хамство тоже на высоте. Все чего-то хотят от немощных — денег ли, квартир, имущества какого. Но я хочу рассказать о другом — об ответственности старых людей за прожитую жизнь. Так или иначе, а этот момент истины у каждого, дожившего до старости, наступает. В моем загородном доме висит старинная икона, унаследованная мной от тетушки, материной сестры. Мы любили ее за милосердие и доброту, абсолютную справедливость по отношению ко всем, кто был вхож в ее дом. Она же мне и поведала историю этой иконы.

Соседний дом жил заботами вдовы фронтовика, как могла, латала она крышу и забор, пенсию за мужа дали крошечную. Чтобы растить и учить сына, выращивала она раннюю картошку и возила в город на базар. Как водиться, сорвала себе спину и все остальное. Сын рос умницей, школу-десятилетку закончил с серебряной медалью, закончил институт и стал инженером. Сначала мастером на заводе работал, потом начальником цеха. Женился не слишком удачно, невзлюбила невестка старую свекровь, а дальше и вовсе приказала дом продать, деньги на машину потратить. Пожить велела пока на съемной квартире, а там вдове фронтовика и квартиру дадут.

Да только свекровь не согласилась, не захотела из дому уходить. Строил его молодой ее муж, для сына кроватку вытесал, сени со скатным крылечком пристроил, чтобы дитя не кувыркнулось. А сарай для коровки, а погреб, а баня — и все под одной крышей, чтобы зимой снегом не занесло! Все успел сделать до войны, а потом и защищать ушел на фронт. Такой дом продать все равно, что мужа второй раз похоронить.
Обиделась молодежь, и ездить к матери перестали. Забыли ребята, что она без пенсии, без коровы, и только огород как-то еще кормил ее. Еще одна забота была: дрова, привезти, наколоть, сложить. Все лето копейка к копеечке копились, чтобы зимой не мерзнуть. Да и зимой экономненько, и баня за зиму пару раз — к Рождеству, да к Пасхе. Тетка моя помочь старалась, то молочка принесет, то яиц, то сала кусочек. Но однажды твердо запретила старая Онисья давать ей гостинцы, коли плохого сына воспитала, то и ответ ей самой надо держать перед людьми и перед Господом. А вот хоронить себя завещала тетушке моей и старинную икону взять себе. Так и вышло, исхудавшая в край, старушка умерла у тетушки моей на руках. «Спасибо тебе за все, береги икону», — были ее последние слова.

Сын приехал после похорон, осунувшийся, постаревший. Видно, совесть терзала его так же, как голод покойную мать. А невестка и внуки не снизошли, а хорошо ли они обойдутся с матерью в старости — большой вопрос. Икона эта теперь у меня, а значит, мне и поминать этих двух старушек: рабу божию Онисью и рабу божию Анастасию. Светлая им память.

Людмила СУХАРЕВА.