СКАЗ О ВОЛКЕ

Продолжение. Начало в номерах за 12, 19, 26 января, 2, 9 и 16 февраля).

6

Волчица стояла и ела снег. Минуту назад ее не было, но стоило Серому вспомнить ее, и она появилась и уже ест снег. Подойти бы к ней, ткнуться головой в плечо и сидеть, слушать, как зарождается в лесу весна. Но стоит ему подняться и сделать шаг, как она сейчас же исчезнет.

Почему исчезает она?

Боится его?

Но почему она боится его? Разве он человек? Бояться нужно людей, потому что у них длинные руки.

Но теперь Волчица может не прятаться даже от них. Что люди могут еще сделать ей? Разве можно убить второй раз? А один раз они уже убили ее.

Она мертва.

Люди убили ее.

Убили давно, много лет назад. Они пришли в лес, как всегда после пороши, когда особенно четко видны следы на снегу.

Стая спала в чащобнике.

Люди охватили чащобник бечевой с флажками, оставили только ворота, у которых затаились те, что пришли поохотиться.

Загонщики начали гон.

Они закричали.

Застучали палками.

И лес, стократно повторяя их крики, делал их еще чернее, опаснее.

Серый знал: главное сейчас — улежать, и он пристыл в укрытии, глубже вдавливаясь в снег. Приказал и Волчице глазами — лежи. И она лежала.

А крики приближались.

Хватали за душу.

Подталкивали — беги, спасайся, хоронись.

И Волчица беспокойно завозилась, выползла из‑под ели, под которой нашли приют они, крадучись пошла вдоль флажков, ища выход.

Поднялся и Серый.

Он тревожился не о себе, о Волчице: ее нужно увести из опасного круга.

Он обогнал ее.

Перепрыгнул бечеву с флажками.

Оглянулся.

Его глаза кричали: «Идем…». Но Волчица не осмелилась шагнуть через флажки, кралась вдоль них к воротам, чтобы, пройдя их, спастись бегством.

Серый вернулся к ней.

Загородил ей дорогу.

Еще раз на глазах у нее перепрыгнул через бечеву, показывая, что флажки не опасны, бояться их не надо, но Волчица боялась.

А крики приближались.

Накатывались.

Росли.

Все летело, бежало, спасалось, а Волчица шла к тому месту, у которого бухали выстрелы и падали волки.

И Серый снова встал на ее пути и начал грудью теснить ее к флажкам. Глаза его кричали, требовали, просили: прыгай. И она отчаялась, прыгнула.

Ее увидели.

Выстрелили по ней.

Волчца взвизгнула, перекувыркнулась в воздухе и кубарем откатилась под ель. Серый прыгнул следом за ней, бросился сквозь кусты в валежник. Выстрелили и по нему, думая, что это тот же волк, по которому стреляли первый раз. Картечина догнала Серого, шваркнула по правой ляжке, и ляжка облилась жаром крови.

Серый упал.

Проехал на боку по снегу.

Вскочил и на трех лапах помчался дальше. По нему еще раз выстрелили, но он уже был далеко, и дробь упала сзади.

-Эх, ушел… Хороший был волчина, — пожалел стрелявший.

Серый убежал далеко, спрятался в осиннике. Рана оказалась неглубокой и к концу недели он зализал ее. У стога в степи он наловил мышей, поел, вернулся в лес, на ту самую поляну, где потерял Волчицу.

Снег вокруг был грязно истоптан людьми и перепачкан кровью убитых волков. Их сволокли к просеке, покидали на сани деда Трошки, и сани просели под их тяжестью, и потому след полозьев из леса глубже, чем в лес.

Серый прошел к ели.

Здесь они спали с Волчицей, когда пришли люди. Волк посидел у шершавого кряжистого ствола, поднялся и, шатаясь, пошел по следу подруги.

Вот здесь он первый раз перепрыгнул через бечеву с флажками. Если бы Волчица перепрыгнула следом за ним, она была бы сейчас жива, но она пошла вдоль флажков.

Вот здесь он возвратился к ней и еще раз попытался увести ее из опасного круга.

А вот здесь она, наконец, прыгнула, и ее догнал выстрел. Снег сохранил ее последний след. Дальше след обрывался, потому что Волчица перекувыркнулась в воздухе и вкатилась под ель.

А потом…

Потом пришли те, что стреляли в нее, вытащили ее, мертвую, из‑под ели, подволокли к просеке и вбросили на сани деда Трошки, и сани вздрогнули, а стоящий в оглоблях мерин опасливо покосился на страшный груз, захрапел, и дед Трошка крикнул на него, как кричал в прошлые облавы:

— Ну ты, стоять! — и натянул вожжи.

Серый был уверен, что было именно так: пришли и вытащили Волчицу из‑под ели и волоком потащили к просеке.

Но ведь люди, как и волки, оставляют после себя следы, а следов человека возле ели не было.

А что если люди приняли его за Волчицу и, видя, что он остался жив и удрал, не пошли к ели?

Значит, ее не увезли?

Она еще здесь?

Серый поднырнул под зеленый шатер ели и увидел Волчицу. Она лежала у самого ствола, и на снегу алела вытекшая из нее замерзшая кровь.

Волчица была жива, но она не могла двигаться: картечина перебила ей позвоночник.

Серый, поскуливая, подполз к ней.

Прилег рядом.

Отрыгнул съеденных у стога мышей.

Волчица, не поднимаясь, съела их и, утоляя жажду, похватала губами снег. Потом она лежала, закрыв глаза, и слушала свою боль, а он лежал рядом и зализывал ее рану.

Они стали жить под елью.

Днем Серый лежал возле Волчицы, загораживая ее собой от ветра, а ночью уходил на добычу. Когда он возвращался, она поднимала ему навстречу голову, жалко улыбалась, оголяя зубы.

Он подползал к ней.

Клал возле нее принесенное.

Смотрел, как ест она. Поев, Волчица некоторое время отдыхала, тяжело дыша, а потом тянулась губами к его лапам и скусывала с их пальцев настывшие льдышки, ласкала его.

В метельную пору Серый на охоту не выходил, оставался возле Волчицы. Длинные, высоко поднимающиеся над лесом сосны скрипели, стонали, чертили вершинами в мутном небе.

Волчица приподнимала тяжелую лобастую голову.

Прислушивалась.

Вздрагивала.

Скулила, и Серый придвигался к ней ближе, чтобы ей было не так зябко и не так страшно.

Весна, приходу которой Серый всегда так радовался, принесла Волчице новые страдания: пока был под елью снег, Волчица ела его и не нуждалась в воде.

С наступлением весны снег растаял.

Волчицу стала томить жажда.

В глубине леса снег еще был, и оттуда тек ручей. Волчица глядела на него из‑под ели, скулила, скребла передними лапами землю, свалявшаяся за зиму шерсть свисала с нее грязными клочьями.

Ручей был близко.

И Серый не понимал, почему Волчица не идет к нему. Он толкал ее носом, полз к ручью, показывал, как это нужно делать. Доползал, нарочно громко пил, чтобы видела Волчица, как это просто и легко: подполз и пей, пей сколько хочешь.

Волчица поднимала голову, вытягивала лапы, морщилась, силясь подтащить к ним заднюю безжизненную часть тела, не осиливала, беспомощно тыкалась носом в паркую осыпавшуюся с ветвей хвою, поскуливала.

Серый возвращался под ель.

Волчица облизывала его влажные, нахолодавшие в воде губы, а он удивленно глядел на нее, дергал за ухо, дескать, что же ты, идем! И все начиналось сначала: он уползал, а она тянулась за ним из последних сил, оставаясь на месте, и когда поняла, что из‑под ели ей не выбраться, запрокинула голову и завыла, завыла негромким, шатким, щемящим душу голосом.

Она плакала.

По серым щекам ее текли слезы, оставляя на них темные полоски.

Завыл и Серый, не зная, что делать.

И вдруг он забрался под ель, схватил Волчицу за отощавший загривок и волоком потащил к ручью, подтащил и положил у воды. Волчица, всхлипнув, ткнулась в нее носом и сосала, сосала ее сквозь сомкнутые зубы. Сосала жадно и долго.

Теперь они стали жить у ручья.

Сюда приносил Серый добытую ночью еду. Здесь коротал дни, карауля, как бы кто не обидел его подругу, как будто ее можно было обидеть еще сильнее, чем она уже была обижена.

Но солнце растопило в чаще последний снег.

Ручеек истощился.

И Волчицу опять начала томить жажда. Она дергалась, выла, просила воды.
Серый приносил ей мышей и сусликов.
Он приносил ей зайчат и зайцев.
Он приносил ей молодых барашков.

Но Волчица ни к чему не прикасалась: после еды ей еще сильнее хотелось пить, а пить было нечего. Оскаливая зубы, она хватала со дна истекшего ручья и ела влажную землю. Здесь у ручья и умерла она.

Была ночь.
Серый сидел возле Волчицы.
На охоту он не пошел.

Волчица, прислонившись лбом к его плечу, стонала, стонала все реже и глуше, потом затихла.

Еще не веря, что это все, он осторожно отстранился. Голова Волчицы безжизненно скользнула по боку, ткнулась в землю, оскаленный рот полыхнул белью мертвых зубов.

На березе неожиданно и жутко заплакала во сне желна.

По лесу потянуло холодом.
На озере за осинами чем‑то встревоженные завскрикивали, ринулись в небо гуси, и ночь наполнилась шумом их крыльев.
Волчица лежала легко.
Невесомо.

Серый глядел на нее и думал о людях: за что они так ненавидят его? За что преследуют? За что отняли детей, а теперь и Волчицу?

Что он им сделал, что они выходят на него, заряжая свои ружья картечью?

Он перерезал их детей?
Передушил их жен?
Или родиться волком — уже вина перед человеком? И почему все на земле должно принадлежать человеку?
Этого Серый понять не мог и потому плакал.
Плакал высоко.
Отрешенно.

Вокруг него темные стояли деревья. Лес деревьев. И лес рыдал его голосом.

Смерть Волчицы вошла в сердце Серого глубокой раной, и раной этой он оказался раненым на всю оставшуюся жизнь.

Со смертью Волчицы что‑то хорошее спряталось в нем навсегда, задеревенело.

Она была для него светлым порогом, дальше в его жизни легла тьма.

Серый прикопал остывшее тело подруги землей, чтобы ее не расклевали птицы, и перешел жить в березняк. Целое лето потерянно бродил он по степи от стада к стаду, пугал пастухов. Поднимется неожиданно из травы, стоит и смотрит из‑под тяжело нависшего над глазами массивного лба.

Завидя его, пастухи поднимали истошный крик.

Подгоняли овец к коровам.

Палили из ружей.

Серый угрюмо глядел на них издали, уходил и появлялся где‑нибудь у другого стада.

Никого не трогал.

Просто стоял и глядел, как, пугаясь его, пастухи кричат и хлопают кнутами.

Иногда, охваченный неистребимым желанием кого‑то любить и жалеть, Серый подходил к ручью, возле которого умерла Волчица, сидел возле него и час, и два, пока не начинал томить голод.

Как‑то среди лета, когда на полянах уже зарозовела клубника, в лес приехали двое — мужчина и женщина. Они вылезли из машины, стали собирать ягоду.

Потом они бегали по опушке.

Боролись.
Барахтались в траве.
Прячась в кустах, Серый видел любовь их.

Двое остались в лесу до утра. Они легли в машине. Некоторое время в машине говорил приемник, потом его выключили, и все погрузилось в тишину.

Наполненный шорохами уснул лес.

Дремал в облаках месяц, и только над затухшим костром на поляне бодро звенел комар.

В полночь Серый прокрался к машине.
Встал на задние лапы.
Уставился в стекло.

Двое спали на отброшенных спинках сидений, спали тепло и спокойно, и на их тихие лица падал голубоватый свет далекого неба.

Вдруг женщина открыла глаза, приподняла голову.

Серый не шевелился.

С минуту они неотрывно глядели друг на друга. Над лесом в звездах летела ночь. Пресно пахло пеплом потухшего костра.

Молчало небо.
Молчал лес.

Облитые росой листья отливали сталью. Все обмерло, словно в ожидании грозы.

И гроза грянула: женщина ухватилась за плечо мужчины и пронзительный визг ее, будто молния, рассек тишину:

— Волк, Гена, волк!

Серый дернулся большим могучим телом, скользнул когтями по дверце машины и, сбивая росу с высоких выспевших трав, ушел в лес, а женщина кричала в машине:

— Он смотрел, Гена… Он смотрел на меня.
— Ладно… Показалось тебе.
— Смотрел, Гена, смотрел, — говорила женщина и почему‑то плакала.

(Продолжение следует).