ВЛАДИМИР БОНДАРЕНКО — СКАЗ О ВОЛКЕ

(Продолжение. Начало в номерах за 12, 19, 26 января и 2 февраля).

Он любил в детстве брата и всегда делился с ним добычей: брат был не столь удачлив, и Серый жалел его. Он и теперь уступил бы ему тропу, если бы спор шел о куске мяса.

Волчицу брату Серый уступить не мог.

Он еще раз попытался обойти его и, когда тот снова загородил собой Волчицу, наскочил на него, ударил плечом и тут же отлетел, получив сильнейший удар в бок. Брат и в детстве иногда лягался, когда они дрались, но теперь он это сделал гораздо точнее и опаснее.

У Серого на мгновение потемнело в глазах. Остановилось дыхание.

Брат воспользовался этим, налетел, прокусил ему плечо, пытаясь вцепиться в горло.

Серый понял, что драка предстоит серьезная и что только победа позволит ему встать рядом с Волчицей, и он готов был добыть эту победу даже ценой собственной жизни.

Больше он не видел перед собой брата.

Перед ним был враг.

И Серый знал, что враг должен быть повержен.

Теперь он был нацеленно осторожен, и когда брат снова бросился на него, увернулся от удара его, успев при этом расхватить ему ухо. Сойдясь, они поднялись на дыбы, опираясь лапами о плечи друг друга.

Они рычали.
Брызгали слюной.
Лязгали зубами.
Хватали друг друга за горло.

Стая окружила их, наблюдала за дракой, но наблюдала без того напряжения и без той жажды смерти и крови, с которой обычно ждет поверженного в битве за право быть вожаком.

Там нужна смерть.
Здесь нужна только победа.

Волкам просто хотелось посмотреть, кому достанется Волчица.

Брат был напорист, увертлив. За время, пока не виделись они, а они не виделись три года, он не только возмужал и окреп, но у него стал иным и характер.

Он был решителен.
Смел.
И хитер.

Серому удалось сбить его с ног, удар его был ошеломляющ, но брат не поджал хвост, как бывало, а тут же вскочил и с яростью прыгнул к Серому, ударил его грудью.

И снова летела шерсть.
Брызгала слюна.
Лязгали зубы.

Стая ждала. Ждала победителя. Победителя ждала и Волчица, поскуливая и переступая с ноги на ногу. Серый был сильнее брата и не раз опрокидывал его на спину, но брат тут же вскакивал и продолжал драку с прежним остервенением. Когда он был опрокинут в очередной раз и, вскочив, изготовился к прыжку, то увидел перед собой не только Серого, но и Волчицу.

Зубы ее были на оскале.
Волчица сделала выбор.
Она прекращала драку.

Серый и в этот раз оказался удачливее брата: он победил. Брат отряхнулся и, прихрамывая, одиноко побрел вдоль оврага.

Он подошел к лесу.
Вошел в него.

И уже там, за деревьями, никому не видимый, сел у осины, откинул назад голову и завыл, жалуясь небу, что он отвергнут и что ему больно.

Серый подошел к Волчице.
Он дрался.
Он доказал свое право на любовь, и стая оставила его с нею в степи среди снегов.
Серый сел.

Волчица поднялась на задние лапы, положила передние на его плечи, постояла так, виляя хвостом, начала вылизывать его щеки, грудь, а он сидел, полузакрыв глаза, и слушал, как громко стучит его сердце.
Глаза Волчицы жарко горели.

Счастье светилось и в глазах Серого.

А в лесу, загороженный деревьями и потому невидимый, сиротливо выл брат его, в высокой слезе шел его голос. Он взрыдывал, ронял тяжелые всхлипы. Взрыдывало и роняло всхлипы эхо, а звездное небо стояло над спокойными снегами, и тишина вокруг висела такая, что слышно было, как мерцают снежинки.

Серый увел Волчицу к себе под ель, день они провели вдвоем, а вечером присоединились к стае. В овраге за селом они нашли труп вывезенной накануне подохшей лошади и устроили возле нее пир. Серый урвал из общей туши кусок мяса и положил к ногам Волчицы. Она благодарно лизнула его в нос, и ободренный ее взглядом, он протиснулся к облепленной волками туше и принес своей Волчице еще кусок мяса.

Теперь они все время были вместе: вместе охотились, вместе прятались днем и спали в ельнике. Серый ревностно следил за своей подругой. Если Волчица помечала какое‑то место своим запахом, он тут же метил его своим, чтобы все знали, что она не одинока, что у нее есть он… Когда она стояла, он клал ей голову на плечо или на спину, а если ложилась, ложился рядом так, чтобы чувствовать ее и, если потребуется, защитить.

А весна шла.
Шла мощно, стремительно.
Шла, преображая землю.

Затаяли снега. Лес наполнился звонкими голосами вернувшихся с юга птиц. Громко кричали грачи, ремонтируя и строя на деревьях гнезда.
Начала подумывать о гнезде и Волчица.
Она отяжелела.

Живот ее провис почти до самой земли. Сосцы обнажились, набрякли и раскачивались при шаге.

Под жилье они выбрали темное углубление под корнями старого дуба, в укрывистом глухом овраге. Весь день обживали его: Волчица сидела у дальней стенки логова, у толстого жилистого корня. Серый лежал у ее ног, и места вокруг оставалось еще много: на целый выводок.

Вечером, когда стемнело и когда над вершинами деревьев в сторону снежного озера пронесся волнующий шелест прилетевших уток, с опушки раздался мощный призыв вожака: наступала ночь, и вожак созывал свою стаю.

Серый выполз наружу, под первые звезды, оглянулся. Волчица все так же сидела у дальней стенки логова, и глаза ее горели в темноте как два угля.
Вожак звал.

Широко стелился по уходящему в ночь лесу его голос.

Серый вернулся в логово, обнюхал Волчицу, дернул за ухо, снова пополз к выходу, но она и теперь осталась сидеть у корня, и глаза ее, маслянисто поблескивая, требовали: «Не ходи».

А вожак звал:
— Иде‑е‑ем!

В другое время Серый обязательно откликнулся бы на его призыв и ушел, но Волчица сейчас несла в себе нечто такое, что давало ей право приказывать, и Серый остался. Он лег у ее ног, а она наклонилась и лизнула его в губы, и он понял, что она им довольна.

Не вышли они к стае и на вторую ночь.
И на третью.
А вскоре и вожак перестал подавать по вечерам голос, обзавелся собственным логовом.

Серый и Волчица жили уединенно. Днем прятались в логове под дубом, ночью выходили на охоту. Волчица бежала чутко, словно боялась излишне встряхнуть и потревожить то, что росло в ней. Крупную дичь она уже не брала, и даже суслика Серый не позволял преследовать ей.

Он добывал еду сам.

И пока он преследовал зайца или ходил в село, Волчица поджидала его, спрятавшись где‑нибудь неподалеку. Он приносил и клал к ее ногам добычу и радовался, видя, как охотно ест она.

На рассвете они возвращались домой.

Волчица бежала впереди бережной сторожкой рысцой, Серый держался чуть сзади. Он поминутно оглядывался, настораживал уши, процеживал шорохи: не грозит ли откуда его Волчице опасность. И когда она спала в логове, постоянно вылезал наружу, прислушивался — не таят ли звуки какой беды, принюхивался — не пахнет ли чем подозрительным.

Как‑то в мае, когда цвели в глущебе леса ландыши, а по оврагу белой пеной кипела черемуха, Волчица вечером не вышла с Серым на охоту, осталась сидеть в глуби логова у жилистого корня дуба, прижавшись к нему щекой. Серый ушел один и вернулся домой в полночь по крутым туманам. Он весь тонул в них, и только высоко поднятая голова его плыла над седоватой мутью в призрачном свете месяца.

В зубах Серый держал зайца.

Осторожно, не качнув даже веткой, пробрался он к логову и, как обычно, полез было в него со своей ношей, но услышал предостерегающий рык Волчицы.

Удивился.

Странно, почему это Волчица не разрешает ему войти?

Это же его логово.

Они всегда спят в нем вместе.

Или может, пока он ходил за зайцем, она впустила к себе другого волка? Но Серый дрался за нее на глазах у всей стаи, победил, и теперь до конца жизни она должна принадлежать ему, только ему — таков закон волков. Разве Волчица не знает об этом?

А может, он ослышался?

Может, она вовсе и не рычала на него?

Серый еще раз попытался войти, но и теперь Волчица встретила его предупреждающим рыком. Большие янтарные глаза ее полыхнули ему навстречу горячо и опасно — берегись!

Серый опустил к ногам зайца.

Прислушался.

В дальнем углу логова, там, где сидела Волчица, он уловил теплый шорох: у живота Волчицы что‑то беспомощно шевелилось, ворочалось, покряхтывало.

И Серый все понял.

Он понял, что пока он ходил в степь, у него появились дети, и что теперь он — отец.

Хотелось прыгать.
Выть от радости.
С шумом носиться по кустам.

Но Серый жил в лесу. Серый был волком, и люди не любили его. Они могли услышать, прийти. У них длинные руки, они достают далеко.

Серый положил зайца у входа в логово, отошел к кусту боярышника, залег в нем.

Было горячо телу.
И горячо щекам.

Счастливый вой рвался из груди, но Серый глушил его в себе, пристанывая и царапая землю.

На восходе Серый не выдержал, подполз к логову. Волчица лежала у корня дуба, у сосцов ее лепились чернявые сморщенные волчата, его дети.

Он заскулил.

Волчица подняла голову и смотрела на него мягко, словно извинялась, что его место в логове занято волчатами. Серому показалось, что она чувствует себя виноватой, что так строго обошлась с ним ночью, и если бы он сейчас захотел войти, она не была бы против.

Серый просунул в логово голову.
Волчица оскалила зубы.
Зарычала.

Он удивленно смотрел на нее — почему она рычит? И оставался на месте. И тогда Волчица прыгнула к нему и укусила за нос.

И Серый отступил.

Он отполз к кусту боярышника, лежал в нем, слушал, как Волчица кормит детей и причесывает их языком.

Лес просыпался.
Шелестел.
Подымливал подсыхающей росой.

Неподалеку на березе ссорились вороны. Сорока пристроилась тремя ветками выше, погрузила клюв в перья, делая вид, что чистится, а сама ждала — подерутся вороны или нет. Сквозь вязево ветвей золотыми нитями сочилось солнце.

5

С рождением волчат забот у Серого прибыло. Днем он, прячась в боярышнике, стерег гнездо свое, а по ночам уходил на охоту, кормил себя и Волчицу.
Охотился Серый далеко в степи.

Еды было много и поблизости: были зайцы, суслики, иногда забредали отставшие от стада овцы с ягнятами, но Серый, боясь обнаружить себя, никого не трогал вблизи логова, оврагом уходил к Лысой горе, к речке или к Гореловской роще.

Волчата подрастали.

Они уже вылезали наружу, сидели у логова, жмурясь от яркого света, и Серый, лежа в боярышнике, представлял, какими они будут взрослыми волками, и как он осенью поведет их на охоту.

Как‑то в полдень Волчица сидела с волчатами у логова, прилизывала их по очереди.

Волчата ползали по ней.

Рвали друг у дружки ее хвост.

Более крепкие добирались до ее ушей, повисали на них.

Волчица тихо поскуливала, но не наказывала шалунов. Паркая тишина кутала лес, в зеленой истомной духоте томились птицы.

Вдруг резко закричала сорока.

Забеспокоилась семья зябликов.

Кто‑то был в лесу, кто‑то чужой, и лес предупреждал об этом.

Серый насторожился у себя в боярышнике. Волчица торопливо перетаскала волчат в логово и присоединилась к нему.

Они сидели, напряженные и чуткие.

А лес тревожился все ближе. Предупреждал трескотней сорок, криком кобчика, потрескиванием отсохших веток: беда! Будьте осторожны.

И тут Серый увидел их.
Это были люди.
Их было трое.

От них пахло керосином и трактором. У опушки недели три назад поставили полевой вагончик, и этих троих, прячась в кустах, Серый не раз видел обедающими за длинным дощаным столом.

Они шли прямо на логово.

Хорошего ждать от них было нечего. Люди живут не по закону Большой жизни: они не признают чужих меток и не ставят своих. Они убивают даже тогда, когда сыты.

(Продолжение следует).